В 1980 году Леонид Леонов крайне удивил популярного в СССР писателя-коммуниста Джеймса Олдриджа. «Я атеист», — заявил англичанин, ожидая, что в этом вопросе их позиции полностью совпадут. В ответ Леонид Максимович заговорил о созидательной силе христианства, о значении веры в жизни человека. Олдридж был изумлён, он подумал, что ослышался. «Возрождение нации начинается с возрождения святынь», — сказал тогда 80-летний классик советской литературы. Он мог себе позволить откровенность в частной беседе.
Святыни и звёзды
В московской квартире Леонов хранил собранную им коллекцию небольших старинных икон. Они лежали в специальных ящичках, и лишь одна висела около кровати — «Спас на престоле». Перед ней писатель молился. В его переделкинском доме над письменным столом тоже находился образ — список с рублёвской «Троицы».
А в другом шкафу у Леонова лежали награды: звезда Героя Социалистического Труда, шесть орденов Ленина, медали лауреата Сталинской и Ленинской премий… Почти к каждому его юбилею следовала официальная награда. Обласканный властью, он всё-таки оставался для неё не вполне своим. «Неясный», — такое определение дал ему Лаврентий Берия. В конце 1930-х бывшего белогвардейца Леонова готовились арестовать. Говорят, его имя вычеркнул из рокового списка сам Сталин. Возможно, благодаря оценке Максима Горького, который не раз называл Леонова своим преемником.
Рискованная цитата
В детстве Леонид читал Киево-Печерский патерик своему деду, основателю их купеческой династии. Особенно умиляла деда история святого Иоанна Многострадального, его житие Лёня знал наизусть. Позже в гимназии выучил многие места из Писания. Нагорную проповедь мог повторить слово в слово. В узком кругу цитировал: «И ты, Капернаум, до неба вознёсшийся, до ада низвергнешься». Рискованная была цитата.
В начале 1920-х Леонов не раз ездил в Оптину пустынь. Видя, как он молится, монахи предлагали ему остаться, войти в братию. А он уже был известным писателем.
В 1923 году венчался в церкви села Абрамцева с Татьяной Сабашниковой. К тому времени большевики поглумились над мощами святых и теперь расстреливали тех, кто противился ограблению храмов. В прозе Леонова об этом ни слова. Он очень осторожен. Свой самый откровенный текст — роман «Пирамида» — создавал почти полвека и разрешил опубликовать лишь в 1994 году, незадолго до ухода из жизни.
Помощь игумена Андроника
У Леонова были свои, личные отношения с Господом. Порой непростые. Однажды он с порога огорошил вопросом искусствоведа Владимира Десятникова: «Могу ли я обидеть Бога?!» В тот период писатель работал над «Пирамидой», и там есть рассуждение об ущербности человеческой природы из-за несовместимости двух сущностей — духа и глины. Получалось, что Творец в каком-то смысле ошибся. «Если Бог обидится на мои мысли, пусть сотрёт меня без остатка!» — страстно восклицал Леонов.
— Потом он успокоился и спросил, есть ли среди моих знакомых учёный монах, с которым можно посоветоваться,— вспоминал Десятников. — Я назвал игумена Андроника Трубачёва, внука Павла Флоренского, и вскоре организовал их встречу. У Леонова после этого отлегло от сердца.
Судя по всему, игумен благословил писателя продолжать работу над одним из самых глубоких и до сих пор не оценённых по достоинству романов XX века.
К преподобному Сергию с надеждой
Особая связь была у Леонова с Сергием Радонежским. Впервые он приложился к мощам святого в детстве, будучи в лавре с дедом. Позже монастырь закрыли, а в 1940 году объявили Загорским музеем-заповедником. Писатель ездил туда регулярно, часто вместе с академиком Борисом Раушенбахом.
— Меня всегда умиляло, как он крестился и кланялся, — рассказывал Раушенбах. — Когда мы приезжали в лавру, то, входя в храм или выходя из него, он обязательно крестился, показывая, с каким великим почтением относится к этому делу. Я бы сказал, это делало ему честь.
В 1992 году Леонова попросили написать вступительное слово к сборнику статей о преподобном Сергии. Он тут же откликнулся, несмотря на неизлечимую болезнь. Вспомнил, как приезжал в лавру после её разорения, как его повели в помещение, где на выцветшем атласе лежали разбросанные нагие кости.
«Содрогнувшись, я без подсказки понял — чьи, — писал Леонов. — То были на публичное обозрение выставленные останки легендарного игумена, вдохновившего Русь на освободительную Куликовскую победу. Она-то и придала светлому имени его навеки парольное звучание нашего национального единства, согласия и, значит, надежды».
Последнее таинство
— Мы живём в эпоху разрушенных понятий, — говорил Леонов в конце 1970-х. — А вот следующий век станет религиозно напряжённым. Люди начнут искать, чем укрепить свой дух, и потянутся к вере. Это будет естественная потребность.
Памятная беседа с Олдриджем стала продолжением этих мыслей. Писатель подводил итог — и столетию, и собственной жизни. Умерла жена, с которой он счастливо прожил более полувека. Вскоре после её похорон он попал в больницу. Предстояла сложная операция. Близкие волновались, а он оставался спокоен и говорил: «О жизни мне известно всё, осталась смерть — кульминация познания, последняя тайна».
Но Господь дал ему ещё 15 лет — на завершение главной книги. Крест был нелёгок: писателя мучили онкологические боли. Он просил привести к нему священника, исповедался, причастился. Ближе к концу молился о лёгкой смерти. И умер во сне.
Отпевали его в храме Большое Вознесение у Никитских ворот. На похоронах один из близких друзей вспомнил, что любимым псалмом Леонова был 138-й. Иногда он даже вслух радостно пропевал его: «Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу? Взойду на небо — Ты тамо еси, сойду во ад — Ты и там пребываешь. Расправлю рано крылья мои, окажусь на краю моря — и там рука Твоя наставит меня и удержит десница Твоя!»
